Полвека человека: Как мы «открывали» Китай

Таким Китай «открылся» нам в начале 90-х.

Фото: Андрей Михайлов

Фашизм с китайским лицом?

Мы жили рядом с тем Китаем, которому готовы были дать отпор всеми имеющимися средствами. Закрытому от всего мира под властью Мао Цзэдуна. Китаю, где бесноватые хунвейбины завешивали фасады смачными дацзыбао, население городов дружно уничтожало воробьев, а сельчане помогали догнать и перегнать Америку с помощью кустарного металлургического производства.

Современный нам Китай мы постигали по газетам и передачам, вроде незабвенной «Международной панорамы», да еще на встречах с пропагандистами и политинформаторами. Люди постарше смутно понимали, что тот «сегодняшний Китай» переживал процессы, через которые не очень давно прошел и Советский Союз.

Многих тогда впечатлил сильный фильм одного из классиков советской документалистики Михаила Ромма с характерным названием «Обыкновенный фашизм» (вторая часть называлась «И все-таки я верю»), вышедший на экраны в 1965-м. Причем тут фашизм? Именно так, метя в эпоху Сталина, интерпретировал пятикратный лауреат Сталинской премии происходившую в Китае «Великую пролетарскую культурную революцию». Из тех, кто был постарше, наверное, многие тогда вполне поняли прозрачный намек. Но мы, молодые, открыто посмеиваясь над сверстниками, носившими смачное название «хунвейбинов», и вышучивая величие Великого кормчего, видели совсем иные аналогии там происходящему.

«Вражий голос» из Пекина

В Казахстане, а особенно в Восточном, в Семиречье и Алма-Ате, у нас был еще один неформальный и непримиримый источник информации, из которого мы черпали аргументы о непотребствах, творящихся в «застенном» Китае. Уйгуры, «беженцы второй волны», в массе перешедшие границу в 50-е годы и принятые Советским Союзом, вносили свою лепту в пользу официального неприятия КНР, подпитывая тем самым культивируемую государством идеологию. Ясно, что беженцы принесли с собой очень немного. И в основном — понятную ненависть к Китаю и китайцам.

Еще один любопытный источник информации, которым мог воспользоваться любознательный «юный техник», проживавший недалеко от советско-китайской границы, — «вражий голос». Позывные «Радио Китая», вещавшего по-русски, без труда прослушивались в любом радиоприемнике. Шутники юморили по сему поводу: для того, чтобы услышать обращение к «дорогим советским радиослушателям» из Пекина, достаточно прикрепить на дерево использованную консервную банку. И это было недалеко от истины. Во всяком случае, когда я собрал свой первый (впрочем, он же и последний) детекторный приемник и надевал наушники, то с восторгом слышал одновременно все радиостанции, которые превалировали в эфире на длинных волнах. И всех перебивало русско-язычное «Радио Китая».

-

Фото: Андрей Михайлов

Его, мне кажется, особо и не глушили — у советской антипропаганды были в то время куда более серьезные супротивники. Дело в том, что сообщения китайского радио были до того наивными (я бы сказал — глуповатыми), что больше веселили, нежели агитировали. Превознося непонятные достоинства каких-то рабочих, злобно ругая «советских ревизионистов» (нас, то бишь) и пыжась всеми силами показать, как хороша стала тамошняя жизнь при «великом председателе Мао», пекинская пропаганда явно не осознавала, что мы, в СССР, представляли собой совершенно не ту примитивную аудиторию, которую можно было переманить на свою сторону восторженным репортажем из какого-нибудь госхоза (или военной части) о том, что работников (солдат) трижды в день кормили рисом.

История любви

Но в СССР существовал и «другой Китай», без которого не мыслилось подлинное движение человеческой цивилизации. Это его жители первыми «укротили огонь», изобрели порох и компас, научились выделывать бумагу и фарфор. Несмотря на сложность отношения с «правящей верхушкой» маоистского Китая, советская идеология вовсе не пыталась грести все под одну гребенку («поганой метлой»!), отдавая должное «трудолюбивому и многострадальному китайскому народу», который во все века нещадно эксплуатировали не только свои правители, но и западные колонизаторы.

Тот Китай начинал мелькать у нас в курсе «Истории древнего мира» в пятом классе. Хотя и был представлен весьма фрагментарно — какими-то причесанными бунтами («желтых повязок»), которыми предавались значения «классовых выступлений» трудящихся. Позже мы изучали «крестьянскую войну тайпинов», «движение ихэтуаней», нелегкую борьбу китайских коммунистов (начатую Сунь Ят-сеном), победу над Японией во Второй мировой войне (не без братской помощи Советского Союза). «Великую дружбу» («русский с китайцем — братья навек!»), так славно начавшуюся и нелепо оборвавшуюся, воспринимали, правда, в основном не из учебников, а из рассказов старших.

-

Фото: Андрей Михайлов

Любознательные подростки знали еще и про одно из звеньев человеческой эволюции, обезьяночеловека-синантропа из пещеры Чжоукоудянь, того самого, «впервые укротившего огонь». Не чужды были нам и китайские сказки, обильно издававшиеся в предшествующие годы «великой дружбы» и присутствовавшие в каждом доме вместе с неизменными и хрупкими термосами (огромными, с яркими боками и помятыми алюминиевыми крышками) и изящными зонтиками из бамбука и бумаги. И еще в гуманитарном пространстве незримо ощущался мощный пласт, взбороненный славной плеядой русских китаистов, путешественников и переводчиков. Симпатия к Китаю, несмотря на свою латентность, никуда не девалась — ждала своего часа.

...Характерно, что в те самые годы, когда, казалось бы, ничто этому не благоприятствовало, началось и мое страстное увлечение Китаем. Толчком послужил неожиданный случай, произошедший 9 сентября 1981 года в глухой якутской тайге, на водоразделе Олекмы и Алдана, куда меня занесло с геологической экспедицией.

Тот день (вернее, ночь), заставшая нас в таежной избушке, завалившейся на бок и почерневшей от времени, запомнился мне навечно. Мы сплавлялись по глухим рекам наперегонки с надвигающимися морозами, и отсюда все еще можно было пойти в любую сторону сотню-другую километров без всякого шанса повстречать хоть одного человека. Пока коллеги коротали темное время как должно (почивали), я сидел за покосившимся столом со свечкой и запоем (изголодавшись!) читал найденную в избушке «китайскую» книжку, а точнее, то, что оставили от нее заезжие махорочники. Читал, пока не прогорела свеча.

Любовь к Китаю, зародившаяся с той безымянной книжки в той «пизанской избушке», получилась подлинной. А о том, что я тогда прочитал, я узнал много позже. Это были переведенные академиком Алексеевым «Рассказы Ляо Джая о необычном» — остроумные и увлекательные миниатюры незабвенного Пу Сунлина, китайского классика, жившего параллельно с Петром Великим...